Однажды я жаловался Татьяне Толстой, что у меня чужие имена и фамилии начали выскакивать из головы. У нас с ровесниками традиция: когда забываем чье-то имя, называем его Альцгеймер. Альцгеймер такой-то. Я пожаловался Тане, что с возрастом забываю имена. А она отвечает: «Ты подумай: разве в молодости у тебя не было проблем, которые были бы связаны именно с молодостью? Еще не известно, каких проблем было больше».
Я задумался и понял, что в молодости проблем действительно гораздо больше. Главное, они все в молодости кажутся неразрешимыми. В молодости у тебя еще ничего нет: нет семьи, нет профессии, нет (и это самое страшное) уверенности в себе. Ты понятия не имеешь, кем ты станешь, и больше всего на свете боишься стать никем. Страдаешь от того, что не уверен в будущем, эта неуверенность отравляет жизнь.
С возрастом появляются другие проблемы. Но трудно сказать, что они хуже.
Для меня самое большое достижение, которое возможно с возрастом, — рутина становится счастьем. Лучший день — тот, который ты прожил, не заметив. Чем ты моложе, тем труднее этого добиться. В молодости все время кажется, что-то еще должно произойти, твоя жизнь еще кардинально изменится, ты куда-то еще вырастешь, чего-то добьешься.
С возрастом начинаешь ценить то, что есть здесь и сейчас. Понимаешь, что всю жизнь выдавал себя за другого человека. И все время хотел казаться умнее, чем ты есть. А этого не нужно.
После шестидесяти я, наконец, достиг того возраста, когда у меня осталось гораздо меньше амбиций. Начал понимать, что успех зависит не от кого-то другого, а от меня. Как сказал Будда: «Смешно думать, что кто-то другой может сделать тебя счастливым или несчастным». Я эту фразу знаю с детских лет, но только сейчас начинаю понимать, что это правда. Нужно только найти равновесие между стремлением и результатом, а это трудно.
Я сейчас пишу мемуары — уже в третий раз. Первые свои мемуары я написал в сорок лет. Тогда мне казалось, моя жизнь состоит из пустяков, а по-настоящему важны только книги, которые я написал.
Теперь, в шестьдесят один год, я снова пишу мемуары, и мне кажется прямо наоборот: что книги это как бы побочный продукт моей жизни. А в жизни все было важно и все было интересно. Поразительным образом прошлое меняется сильнее, чем будущее.
Мечтаю о творческой старости. Большое везение, я считаю, умереть с карандашом в руках, и при этом еще не стать графоманом или придурком. Я вообще не очень понимаю, что такое пенсия. Точнее, не очень понимаю, что люди делают на пенсии. Вот мой отец, например. Вышел на пенсию в 62 года. И что же он делал? Он написал 900 страниц мемуаров! Каждый день ловил рыбу и писал мемуары, у него была очень долгая и счастливая старость.
К Курту Воннегуту как-то пришел журналист, который решил провести опрос писателей — как они собираются жить на пенсии. Воннегут спустил его с лестницы. Писатели на пенсию не выходят — такова особенность нашей профессии.
Недавно Филип Рот, которому 81 год, объявил, что уходит на пенсию и больше не будет писать. Теперь другие люди пишут его биографию. Но не может же Филип Рот смотреть, как пишут за него его биографию! Поэтому он каждый день пишет авторам своей биографии письмо на 30 страниц — о том, что именно и как надо написать в его биографии. Очень хорошо его понимаю.
